|
|
|
Леонид Николаевич
Рудов
|
ВВЕДЕНИЕ
Каждый из нас приходил к востоковедению и языку по-разному, разными путями, чаще всего смутными (слухи, аттестации разных лиц, надежда карьериста и т. п.). Но к науке мы шли уже через школу и эту школу несли на себе всю дальнейшую жизнь. Сегодня я представлю вам двух воспитанников русской школы – Л. Н. Рудова и К. К. Флуга, двух китаистов-антиподов, близких по возрасту и схожих внешне, но весьма разных по убеждениям. Прежде всего задержусь на характеристике самой школы. Мой этюд больше критический, чем погребальный, и, если принцип de mortuis nil nisi bene не будет выдержан, прошу извинить.
ШКОЛА В. П. ВАСИЛЬЕВА.
Тезисы школы Васильева: китайцы – народ «мудреный», но не «мудрый»; письменность заслоняет сущность, которая ничтожна; конфуцианцы в течение 2500 лет морочили Китай; буддизм и даосизм – тем паче; научиться китайскому языку нельзя, ибо сами китайцы своего языка не знают; заменив нелепую «ключевую» систему китайской письменности новою, рациональною, этим низведем дутую «китайскую грамоту» на степень весьма обыкновенной и тогда получим, что единственное, что интересного и важного на китайском языке есть, это те переводы с санскритских книг, которые сохранились только на китайском языке; все остальное второстепенно и нужно изучать лишь для ознакомления и диплома, но не для науки; кроме того, Китай – грандиозный и сплошной фальсификатор; ни к чему нельзя прикоснуться – все подделано, ненадежно. И т. д.
И действительно, в своих «Материалах по истории китайской литературы» (литография, редкое издание) Васильев отводит переводным и отчасти оригинальным буддийским сочинениям не менее 3/4 всего объема, что научно совершенно неправильно. Наконец, особенно в конце своей жизни, Васильев называл (ipsissimi verbi) буддизм «сплошным жульничеством одних и дуракованием других».
Основным злом и вместе с тем соблазном школы Васильева было убеждение в том, что пессимизм есть самая сильная форма критицизма, что ирония и высмеивание помогают прояснению и уточнению в оценках, характеристиках, даже подходах к чужой культуре. Это соблазн вреднейший для науки. Школа Васильева была стерильной и – увы – стерилизующей, мертвящей. Она убивала научный поиск, ибо непобедимым врагом объявлен был прежде всего китайский язык с его «грамотой», а далее: китайское ханжество, лицемерие, вранье, подделка, втирание очков и т. д. Не было никакой общедоступной научной атмосферы, и человек задыхался.
Передо мной сейчас нет словаря Палладия. Я бы мог просто прочесть любую из основных статей (не предлоги, конечно!) и показать, какой это ужас для русского человека и особенно китаиста. Затем я сравнил бы все это с Куврером (и даже Джайлзом), и все встало бы на свое место!..
Пессимизмом Васильева убиты талантливейшие люди: А. О. Ивановский, Н. И. Монастырев, А. И. Иванов, В. Грубе (вовремя спасся!), Э. Кох, Н. В. Кюнер... Я тоже был в тисках этой школы вплоть до лекций Шаванна в Коллеж де Франс (т. е. с 1898 по 1905-й, семь лет!), и потому я могу судить и других. <...> Хотелось продолжить глумление учителя над «мудрым народцем». У меня есть яркие, к сожалению, свидетельства моего покорного увлечения Васильевым: описание китайских монет Эрмитажа с «переводами» няньхао; описание китайских книг Азиатского музея, где я употреблял выражения вроде «стишки такого-то автора»; «Нумизматическая коллекция богдохана Цянь Луна»; магистрантская письменная клаузурная работа «Судьбы конфуцианства при Хань», в которой я отразил Васильевское миросозерцание, и так крепко, что даже П. С. Попов, эту работу принимавший, сказал: «Темно!», даже он, такой же васильевец. Теперь я хватаюсь за голову: я ли это писал!
Востоковедение в России – наука, заимствованная с Запада. И оба типа китаистов – хвалители и хулители – также. Типом китаиста-евлогиста был С. М. Георгиевский («Принципы жизни Китая»), типом хулителя – И. И. Толстой. Но баланс в России был нарушен хулителями, а на Западе иначе: там научный баланс не нарушался, хотя подпочва была такая же. Школа Васильева – отражение сомнений (как и во всякой истории всех стран), высказанных давно уже и в Китае и в Европе. Но нигде отрава высокомерного суждения не была так опасна. К сожалению, несмотря на мою отчаянную борьбу, ее сладкий «философский» яд глушил очень многих и после 1910 г. В числе их был и Леонид Николаевич Рудов. Особенно пагубно было это влияние на него через словарь Палладия и Попова (впоследствии Иннокентия), которым Леонид Николаевич был затискан и заторкан. Это явление частое. Так, у Шаванна легко проследить французскую лексикологию Куврера, у англичан – влияние Джайлза.
УЧЕБНЫЕ И СЛЕДУЮЩИЕ ГОДЫ
Биография Леонида Николаевича проста. 25 лет был бухгалтером Госбанка, как и его отец – банковский служащий в Новочеркасске (отец жаловался мне на бесплодность занятий сына и науки вообще; в семье была драма).
Как студент (1908–1912) был выдающийся, исключительный по своим способностям и прилежанию. Это был красивый, несколько неуклюжий юноша, товарищ Конрада. Окончил и университет (факультет восточных языков), и так называемую Практическую академию восточных языков. Бывал всегда на всех докладах и внимательно слушал.
В Китай Леонид Николаевич попал в 1911 г. (от Практической академии) и привез оттуда очень хорошее понимание китайского языка. Однако в 1912 г. он не был оставлен при университете и должен был поступить в банк, где и проработал 25 лет. Все эти 25 лет после тяжелого банковского дня он усаживался за китайский язык и весь «отдых» проводил за своими занятиями. В результате этого он овладел китайским языком, как никто, и, вероятно, был для своего поколения лучшим его знатоком. Это был китаист редких способностей, для которого
учебные годы прошли без труда, но вся остальная жизнь была сплошным трудом над сложными, доселе кажущимися нам неразрешимыми вопросами, требовавшими времени, и он отрывал это драгоценное время от своего отдыха, столь нужного после тяжелой, напряженной службы целого дня, службы, не имеющей со специальностью ничего общего. От этого получился тот страшный надрыв, которого не знал никто из нас, любовь к науке трепала скудные физические ресурсы, не давала ни отдыха, ни мало-мальски сносной жизни. Перед нами десятки лет ходил и работал исхудавший донельзя человек, больной тяжелой желудочной болезнью и явно весь истраченный на труд и вдохновение.
Знание Леонида Николаевича было очень точным и переводы тоже. Феноменальная память позволяла ему читать без словаря что угодно и в каком угодно размере с совершенно исключительной быстротой. Точность его перевода была вне конкурса. К сожалению, он плохо справлялся с культурной жизнью языка и с научными формулами китайских культурных ценностей. Им владела школа Васильева, особенно, повторяю, в виде китайско-русского словаря Палладия–Попова, от удушения которым и я спасся только за границей. Поэтому и переводы его иногда бывали экзотичны, невразумительны, порой комичны... Все это происходило от Васильева и его переводов, которые в своей экзотике превосходили все дозволенные пределы («Конфуций во время грома сидел дураком»). Первостепенный знаток языка, Леонид Николаевич не смог обратить свое знание в науку: у него не было системы и устойчивой критики.
Леонид Николаевич был задавлен громоздкостью китайского языка. Он не понимал его величия и величия выражаемой им культуры, которая систематичностью своей напоминает самые великие культуры мира. Он в китайской культуре видел хаос, причуды и... вообще китайщину (как Васильев), жаловался всегда на «муть» в голове от китайских трудностей. Был типичный пессимист.
ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ КАК КИТАИСТА
Леонид Николаевич, несомненно, знал больше и лучше, чем мог изложить. В нашем коллективе он играл не последнюю роль богатым запасом своих знаний, которые его память сохраняла ему в великолепном наборе.
Как составитель нашего китайско-русского словаря Леонид Николаевич был образцовым сотрудником, редким по аккуратности, полноте, точности, добросовестности, трогательной и полноценной. Читать его страницы и карточки было удовольствием. И его банковская специальность нам чрезвычайно пригодилась при составлении словаря, ибо он давал консультации там, где мы все были бы беспомощны. А коммерческий язык Китая в нашем современном словаре играет огромную роль.
Л. Н. Рудов преподавал в университете, где был полезен как знаток перевода и расшифровщик эквилибристической подчас китайской конструкции. Он преподавал также в Восточном институте коммерческий язык Китая и банковское дело.
Ввиду того что он ничего не написал, я не мог привлечь его в Институт востоковедения. Однако он был привлечен для создания «переводческой базы», и им как переводчиком пользовались многие.
В наследии Леонида Николаевича очень много переводов, имеющих, как таковые, свое значение, особенно при составлении академических учебников. Он ухитрялся, не имея никакой связи с новым Китаем, добывать из случайной, хаотической информации нужные сведения и ориентироваться в современной прессе и, таким образом, перейти в новый китайский мир без ежедневной обязательной тренировки, которая, как мы знаем, даже китаисту, живущему в Китае ряд лет и по службе своей обязанному быть в курсе всех дел, дается с трудом.
ТИП УЧЕНОГО
Л. Н. Рудов был ученый весь во власти необыкновенных теорий, которые не легко было понять, ибо их интуитивная часть не совпадала с выразительною и ее средствами. У него не было школы и сравнительного метода, а также солидной общей подготовки. Он не мог справиться с духами, которых сам же вызывал. Он был как бы во власти навязчивых идей.
Леонид Николаевич взялся за расшифровку киданьского письма, но, увы, и тут всякая система казалась ему вообще подозрительной, а хаос – более обещающим. Несмотря на то что общественность института всячески рекламировала это изобретение, оно никого не убедило (на пленарных заседаниях Института востоковедения). Леонид Николаевич тем не менее сделал в киданьском вопросе очень много, и надо все это учесть. Без его работы двигаться вперед нельзя.
Леонид Николаевич был тип сурового мечтателя, ищущего правды для самых основных вопросов китаистики, часто вопреки наличности ресурсов, и своевременности, и научной очереди. От этого ему не удавалось довести до конца своих начинаний, о чем можно очень пожалеть. Он почти ни с кем не общался по вопросам, на него наседающим и им владеющим. Когда же обращался, его трудно бывало понять, тем более что он всегда исходил из не существующих в науке точек зрения, на которые встать вместе с ним было очень трудно. Он и решал их каким-то особым эзотерическим путем, но неизменно пессимистически.
Леонид Николаевич держался застенчиво донельзя, был неразговорчив, но, вызванный на разговор, уже не умолкал, ибо вводил в разговор свои темы, не имевшие ни облика, ни конца и неизменно пессимистические, полные отчаяния и бессилия. Вот что делает «школа»!
Леонид Николаевич был больной человек и имел вид голодного аскета. Глубоко апатичный ко всему, еле двигаясь, он тем не менее в работе был неутомим, и, например, словарная его продукция всегда и решительно в несколько раз превосходила всех других.
Так преждевременно погиб этот человек, превосходящий нас всех своей любовью к науке, которая не была его профессией почти в течение всей его жизни, изъеденный физическим и материальным, а главное, нравственным недомоганием, гоняясь, как очарованный странник, за химерой, но и зажатый в тиски научного цинизма. В лице Леопида Николаевича ушел от нас честный, талантливый, добросовестный, полезный всегда и во всем научный работник, подвижник с роковой судьбой и с вечным горением чистого внутреннего света, явившего нам себя в незабываемом следе на темном небе нашей трудной науки.
Приложение
ИЗ «ОТЗЫВОВ О ЧЛЕНАХ КИТАЙСКОГО КАБИНЕТА. 3 АПРЕЛЯ 1938 г.»
Рудов Л. Н., китаист, без степени, но с долгим стажем весьма самоотверженной работы в обстоятельствах, подобную работу, казалось бы, вовсе исключающих. Работ печатных не имеет, но деятельность его в Китайском кабинете всеми признается как исключительно полезная всему коллективу кабинета. Тема его работ о киданьской и чжурчжэньской письменностях привлекает наше всеобщее внимание, и вообще в области языков древней Маньчжурии он является у нас передовым и единственным специалистом. Весьма способный китаист, с неограниченным владением всеми источниками, отличный работник, которому жизнь помешала оформиться академически.
акад. В. М. АЛЕКСЕЕВ («Наука о Востоке», сс. 97-100)
Публикации
[1967]
Алексеев В. М., Пчелина М. Л. Рудов Леонид Николаевич (1888–1941) // «Книга памяти» сотрудников Института востоковедения АН СССР, погибших на фронтах Великой Отечественной войны и в дни блокады Ленинграда. Л., 1967.
|
|
|
|
Случайная новость: Объявления |
|
26 июня 2024 г. (среда) в 14:00 состоится заседание Ученого Совета, на котором будет заслушан доклад г.н.с., д.филос.н. Е.П. Островской «Буддийская картина мира в санскритских экзегетических источниках». |
|
Подробнее...
|
|
|
|
|
